From Революция
Written in Russian by Viktor Martinovich
Глава одиннадцатая, в которой я впервые отказываюсь выполнить просьбу
Однажды в мае, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй – плечистый, среднего роста, немного сутулый, с худощавым и задумчивым лицом гения, был я. Мой спутник с приличной шляпе пирожком и сверхъестественных размеров очках был представлен мне как «Ефрем Макарович» и по виду напоминал лектора разъездной антиалкогольной кампании Батиных времен. Никакой шляпы пирожком у него в руке конечно же не было, как не было и очков, но серенькая пара – была, как была и белая рубашка под ней. Расстегнувшаяся пуговица самым подлым образом обнажила его поросший седеющим волосом пуп.
Кивнув мне у станции метро «Пушкинская», из которой выполз с таким достоинством, будто встречался на этой станции с самим Александром Сергеевичем, Ефрем Макарович без слов повел по Бронной к прудам, которых, как известно, уже давно нету, осталась лишь одна забранная в гранит лужа. Эти-то «Патриаршие», во множественном числе, были для меня когда-то самым большим разочарованием от Москвы, в которую приехал туристом – выпить текиллы, уткнувшись в карту, да отыскать «Патриаршие». Но тут – не об этом.
Миссия Ефрема Макаровича была – доставить меня к Бате. Да не куда-нибудь на очередную арендованную конспиративную церковь, а непосредственно к нему «домой». Несмотря на неслыханное доверие, адреса мне никто прямо не написал и вот теперь медлительный и пупастый Ефрем Макарович увлекал меня по Бронной к Патриаршим. Я силился припомнить в этом районе подходящий трехэтажный особняк в мавританском стиле – ибо ни на что меньшее масштаб Батиной фигуры у меня в мозгу не соглашался.
В прошедшие недели я выполнил несколько просьб того характера, который окрестил про себя «Тимуровским». В честь книжной шайки пионеров, которые пилили дрова бабулям с нарисованными на заборах звездами – до тех пор, пока не подросли и, уже в новое время, не научились пилить бюджеты, пользуясь звездами на погонах. Накормить нищих, преломить хлеба, немного походить по воде, доказывая, что та сила, которую я представляю – может в этом городе все. Пара божественных исцелений в кремлёвке (моя функция была обращать воду чьих-то слов – в первоклассное грузинское вино для хирургов и не забывать передавать тугие, забранные резинкой, комочки денег).
Лишь два поручения, выполненных за это время, вызвали во мне уколы совести. Теперь я точно знаю, что совесть располагается у человека в горле, даже ниже – в шее, в районе кадыка. Именно там душит, когда делаешь подлость, именно оттуда становится тесно, и бросает в краску, и режет глаза.
Первое поручение мне передал царь Филипп, явившийся в сопровождении угрюмого арамейца (по всей видимости приток активов после того самого суда, заставил Филиппа пристальней отнестись к собственной безопасности). Филипп был наряжен в явно выходящий за пределы делового этикета камзол, а волосы теперь были художественно взлохмачены и зачесаны назад (опять невероятное количество лака). Он вручил мне папку, в которой какие-то пожелтевшие документы сопровождались черченными еще на планшете планами и перемежались черно-белыми фотографиями смешного пузатого домика о двух этажах. Филипп сказал, что мне нужно в двухдневный срок «накатать» заключение, согласно которому этот домик не может быть признан памятником архитектуры, как об этом сказано в предыдущих трех заключениях, датированных 1937, 1976 и 1985 годами.
– Чего выдумаешь – дело твое. Подпишись с твоими всеми регалиями: профессор, декан, хуры муры, – поручил он. – Пиши художественно, на месте этой рухляди через полгода должен стоять двадцатиэтажный офис-билдинг».
– Цена вопроса, – подумав, уточнил он, – Двести два лимона. Так что давай, с чувством, толком, расстановкой.
– Двести два лимона – это хорошо, – сказал я. Не то, чтобы мне было жалко домика и не то, что бы мне очень хотелось спорить.
Среди планов и фотографий нашлось три газетные заметки, утверждавшие, что домик помнил еще Петра и, не исключено, Петр в нем ел кашу (почему именно кашу?) Филипп мне откровенно не нравился и мне показалось, что сейчас – самый подходящий момент с ним отпозиционироваться.
– Так вот, двести два лимона – это хорошо. – Добавил я. – Но ты, Филипп, не сказал, какова моя доля. – Я криво улыбался. Больше всего удовольствия мне доставило это «ты».
– Тебе денег мало? – набычился он. – Помочь? Или передать Бате, что ты в позу встал?
Я уточнил, что денег от него я не видел вообще, а если он не перестанет злоупотреблять лаком, то волосы посекутся и вылезут. Арамеец рядом с ним с интересом вытянул шею. Но Филипп рассмеялся – видно у него в тот момент о ближайших планах Бати на меня было даже больше информации, чем у меня самого. Он доброжелательно хлопнул меня по плечу, сказал что-то вроде «молодой, да борзый» и уехал.
Published April 30, 2021
Excerpted from Viktor Martinovich, Революция, Vremia, Moscow 2021
© Vremia 2021
© Viktor Martinovich 2021
Глава адзінаццатая, дзе я ўпершыню адмаўляюся выконваць просьбу
Неяк у траўні, спякотным надвячоркам, на Патрыярхавых сажалках у Маскве з’явіліся двое. Першы, у шэранькім летнім гарнітуры, быў невысокі, укормлены, лысы, свой прыстойны з выгляду капялюш піражком трымаў у руцэ, а на чыста выгаленым твары меў велізарныя акуляры ў рагавой аправе. Другі — плячысты, сярэдняга росту, крыху сутулы, з хударлявым і задуменным абліччам генія — быў я. Спадарожнік, прадстаўлены «Яфрэмам Макаравічам», нагадваў лектара выязной антыалкагольнай кампаніі часоў дзейнасці Баці. Ні капелюша, ні акуляраў у яго, вядома, не было, а вось шэранькі гарнітур з белай кашуляй меўся. І расшпілены гузік кашулі падступна агаляў ягоны парослы сівізной пуп.
Выпаўзшы з «Пушкінскай» з такім пачуццём уласнай годнасці, нібы ён сустракае тут самога Аляксандра Сяргеевіча, Яфрэм Макаравіч павітаўся і моўчкі павёў мяне па Броннай да Патрыярхавых сажалак, якіх даўно няма. Менавіта яны сталіся для мяне некалі самым вялікім расчараваннем ад Масквы, куды я ўпершыню прыехаў турыстам, каб выпіць тэкілы і, занурыўшыся ў мапу, адшукаць гэтыя сажалкі. Але тут не пра гэта.
Задачай Яфрэма Макаравіча было даставіць мяне да Баці. І не на чарговую арандаваную канспіратыўную царкву, а непасрэдна дадому. Нягледзячы на нечуваны давер, адрас мне ніхто не раскрыў, таму марудны і пупасты Яфрэм Макаравіч і суправаджаў мяне. Я намагаўся прыгадаць, ці ёсць у гэтым раёне які-небудзь трохпавярховы палацык у маўрытанскім стылі — іншага ў асобы маштабу Баці быць не магло.
Мінулымі тыднямі я выканаў некалькі даручэнняў, якія сам для сябе ахрысціў «цімураўскімі» — у гонар кніжнай шайкі піянераў, якія дапамагалі пілаваць дровы бабулям, на чыіх веснічках былі намаляваныя зоркі. Потым яны выраслі і навучыліся пілаваць бюджэты, карыстаючыся зоркамі на пагонах. Я карміў жабракоў, ламаў хлеб і хадзіў па вадзе, даказваючы, што сілы, прадстаўніком якіх я быў, могуць усё. Было нават чароўнае вылекаванне ў «крамлёўскай» больніцы. Маё функцыяй было ператварыць ваду чужых словаў у выдатнае грузінскае віно для хірургаў, не забываючы перадаваць ім тугія пачкі грошай.
Хіба два даручэнні выклікалі ўколы сумлення. Зараз я ведаю, што сумленне змяшчаецца ў людзей у горле, нават у раёне кадыка. Менавіта там душыць і сціскае, калі робіш подласць.
Першае даручэнне мне перадаў цар Філіп у суправаджэнні панурага вайскоўца — відаць, вырашыў пасля таго самага суда дбаць пра бяспеку. Ён заявіўся ў камзоле, што яўна быў па-за межамі дзелавога этыкету. Валасы былі па-мастацку ўскудлачаныя і з дапамогай вялізнай колькасці лаку зачасаныя назад. У тэчцы, перададзенай ім, былі пажоўклыя дакументы з нейкімі старымі чарцяжамі і чорна-белымі фотаздымкамі смешнага двухпавярховага будынку. Філіп сказаў, што я за два дні мушу «накатаць» заключэнне, згодна з якім домік не можа быць прызнаны помнікам архітэктуры, як пра гэта сказана ў папярэдніх трох, датаваных 1937, 1976 і 1985 гадамі.
— Што выдумаеш, справа твая. Падпішыся ўсімі рэгаліямі: прафесар, дэкан, хуры-муры, — даручыў ён. — Пішы па-мастацку. На месцы гэтага ламачча праз паўгода мусіць стаяць дваццаціпавярховы офіс-білдынг. Цана пытання, — падумаўшы, удакладніў ён, — дзвесце два лімоны. Таму давай, каб талкова.
Не тое, каб мне было шкада, і не тое, каб дужа хацелася спрачацца, але сярод планаў і фотаздымкаў былі газетныя нататкі, у якіх сцвярджалася, што будынак памятаў Пятра І, і што Пётр там еў кашу (чаму менавіта кашу?). Да таго ж Філіп мне адкрыта не падабаўся, і я падумаў што гэта вельмі зручны момант, каб адпазіцыянавацца ад яго:
— Дзвесце два лімона — гэта добра, — прамовіў я, — але ты, Філіп, не назваў памер маёй долі, — я крыва ўсміхаўся ад задавальнення казаць яму «ты».
— Табе грошай мала? — набычыўся ён. — Дапамагчы? Ці паведаміць Баці, што ты ў позу стаў?
Я нагадаў, што грошай ад яго не атрымліваў зусім і што, калі ён не перастане злоўжываць лакам, ягоныя валасы могуць пасекчыся і выпасці зусім. Вайсковец побач з ім з цікавасцю выцягнуў шыю. Але Філіп засмяяўся. Мяркуючы па ўсім, ён штосьці ведаў пра бліжэйшыя планы Баці на мяне. Ён добразычліва ляпнуў мяне па плячы, сказаўшы штосьці кшталту «малады, ды борзы», і з’ехаў.
Published April 30, 2021
Excerpted from Viktor Martinovich, Рэвалюцыя, Knihazbor, Minsk 2020
© Viktor Martinovich 2020
© Knihazbor Publishing House 2020
Elftes Kapitel, in dem ich erstmals eine Bitte abschlage
An einem ungewöhnlich heißen Tag im Mai erschienen bei Sonnenuntergang auf dem Moskauer Patriarchenteichboulevard zwei Männer. Der eine, etwa vierzig Jahre alt, trug einen mausgrauen Sommeranzug, war von kleinem Wuchs, dunkelhaarig, wohlgenährt und hatte eine Glatze; seinen gediegenen Hut hielt er wie ein Brötchen in der Hand, eine überdimensionale schwarze Hornbrille zierte das glattrasierte Gesicht. Der andere, breitschultrig, mittelgroß, leicht gebeugt, mit dem hageren und nachdenklichen Gesicht eines Genies, war ich. Mein Begleiter mit dem gediegenen Brötchenhut und der überdimensionalen Brille war mir als »Jefrem Makarowitsch« vorgestellt worden und hatte etwas von einem Vortragsreisenden in Sachen Antialkoholkampagne zu Batjas Zeiten. Natürlich hatte er keinen Hut wie ein Brötchen in der Hand, genauso wenig eine Brille, aber den mausgrauen Sommeranzug trug er, ebenso das weiße Hemd darunter. Ein aufgegangener Knopf entblößte auf niederträchtigste Weise seinen von grauem Haar überwucherten Nabel.
Nachdem er mir an der Metrostation Puschkinskaja zugenickt hatte, der er so würdevoll entstiegen war, als pflegte er sich dort mit Alexander Sergejewitsch persönlich zu treffen, hatte mich Jefrem Makarowitsch die Bronnaja hinunter zu den Teichen geführt, die es bekanntlich längst nicht mehr gibt, abgesehen von einer in Granit gefassten Pfütze. Die »Patriarchenteiche«, in der Mehrzahl, waren für mich seinerzeit die größte Enttäuschung Moskaus gewesen, in das ich als Tourist gekommen war, um Tequila zu trinken, die Nase in die Karte zu stecken und die Patriarchenteiche ausfindig zu machen. Aber darum soll es hier nicht gehen.
Jefrem Makarowitschs Mission war es, mich bei Batja abzuliefern. Nicht etwa in der nächsten gepachteten konspirativen Kirche, sondern direkt beim ihm »zuhause«. Ein unermesslicher Vertrauensbeweis, aber die Adresse schrieb man mir dann doch nicht auf, deshalb führte mich nun der behäbige, bauchnablige Jefrem Makarowitsch die Bronnaja hinunter zu den Patriarchenteichen. Ich versuchte mich an eine passende dreigeschossige Villa im mauretanischen Stil in diesem Viertel zu erinnern, da sich in meinem Kopf Batjas Rang mit nichts Geringerem in Einklang bringen lassen wollte.
In den vergangenen Wochen hatte ich mehreren Bitten eines Typus entsprochen, den ich im Stillen »timurisch« getauft hatte. Zu Ehren des literarischen Pioniertrupps, der für alte Weiblein mit Stern am Zaun Brennholz sägte, bis die Jungs herangewachsen waren und in der neuen Zeit gelernt hatten, mit den Sternen auf ihren Schulterstücken Etats zu beschneiden. Die Armen speisen, Brot brechen, ein bisschen auf dem Wasser wandeln, um zu zeigen, dass die Kraft, die hinter mir stand, in dieser Stadt alles vermochte. Ein paar Wunderheilungen im Kreml (ich hatte dabei die Funktion, das Wasser fremder Worte in erstklassigen georgischen Wein für die Chirurgen zu verwandeln und daran zu denken, auch die dicken, mit einem Gummi zusammengehaltenen Geldbündel zu übergeben).
Nur zwei Aufträge hatten mir in dieser Zeit Gewissensbisse verursacht. Inzwischen weiß ich genau, dass das menschliche Gewissen seinen Sitz in der Kehle hat, sogar noch etwas tiefer, im Hals, etwa auf Höhe des Adamsapfels. Dort drückt es dich, wenn du dich schuldig machst, von dort geht die Beklemmung aus, das Rotwerden und das Brennen in den Augen.
Den ersten Auftrag hatte mir Zar Philipp überbracht, der in Begleitung eines finsteren Aramäers aufgetaucht war (offenbar hatte der Zufluss von Aktiva nach jener Gerichtsverhandlung Philipp dazu gezwungen, sich intensiver um die eigene Sicherheit zu kümmern). Er trug ein die Grenzen des Business-Looks deutlich überschreitendes Kamisol, sein Haar war diesmal kunstvoll zerzaust und aus der Stirn gekämmt (wieder mit Unmengen Haarlack). Er überreichte mir eine Mappe, in der vergilbte Dokumente und noch auf dem Reißbrett gezeichnete Pläne sich abwechselten mit Schwarzweißfotos eines putzigen, bauchigen zweistöckigen Gebäudes. Philipp sagte, ich müsste binnen 48 Stunden ein Gutachten zusammenschreiben, dass dieses Häuschen nicht als Architekturdenkmal gelten könne, entgegen den anders lautenden drei Gutachten von 1937, 1976 und 1985.
»Was du dir einfallen lässt, ist dein Ding. Du unterschreibst mit deinen kompletten Regalien: Professor, Dekan, Vitzliputzli«, trug er mir auf. »Schreib schön künstlerisch, anstelle dieser Bruchbude soll in einem halben Jahr ein zwanzigstöckiger Office Tower stehen.«
»Kostenpunkt«, ergänzte er nach einer Pause, »Zweihundertzwei Limonen. Du weißt, was du zu tun hast, hübsch mit Gefühl, mit Sinn und mit Betonung.«
»Zweihundertzwei Limonen, nicht schlecht«, sagte ich. Nicht, dass mir das Häuschen nicht leidtat oder dass ich das liebend gern noch mal diskutiert hätte.
Zwischen Plänen und Fotos fanden sich noch drei Zeitungsartikel, die behaupteten, das Häuschen hätte schon Peter I. erlebt und es sei nicht auszuschließen, dass er darin Grütze gegessen habe (wieso ausgerechnet Grütze?). Philipp war mir ausgesprochen unsympathisch, und ich hatte das Gefühl, nun sei der Zeitpunkt gekommen, offen Stellung zu beziehen.
»Ja, ja, zweihundert Limonen, nicht schlecht«, wiederholte ich. »Aber du hast noch nicht gesagt, wie hoch mein Anteil ist, Philipp.« Ich grinste schief. Die größte Befriedigung bereitete mir das »Du«.
Er wurde sauer: »Brauchst du Geld? Soll ich nachhelfen? Oder Batja ausrichten, dass du aufmuckst?«
Ich stellte klar, dass ich überhaupt noch kein Geld von ihm gesehen hätte und dass von seinem übertriebenen Lackverbrauch die Haare splissig würden und ausfielen. Der Aramäer neben ihm horchte interessiert auf. Aber Philipp fing an zu lachen – offenbar war er damals besser informiert über Batjas Zukunftspläne für mich als ich selbst. Er klopfte mir wohlwollend auf die Schulter, sagte etwas von wegen jung und ungestüm und fuhr davon.
Published April 30, 2021
Excerpted from Viktor Martinowitsch, Revolution, Voland & Quist, Berlin 2021
© Viktor Martinowitsch 2021
© Voland & Quist 2021
Other
Languages
Belarusian New Writing: In solidarity with the Belarusian arts and culture community and to draw attention to the country’s current situation.
Your
Tools